Если люди придумывают или создают ╚умные╩ машины, то делают это потому, что в тайне разочаровались в своем уме или изнемо-гают под тяжестью чудовищного и беспомощ-ного интеллекта; тогда они загоняют его в маши-ны, чтобы иметь возможность играть с ним (или на нем) и насмехаться над ним. Доверить свой интеллект машине ≈ значит освободиться от всякой претензии на знание, подобно тому, как делегирование власти политикам по-зволяет нам смеяться над всякой претензией на власть. Если люди мечтают об оригинальных и ╚гениальных╩ машинах, то это потому, что они разочаровались в своей самобытности или же пред-почитают от нее отказаться и пользоваться машинами, которые встают между ними. Ибо то, что предлагают машины, есть манифестация мысли, и люди, управляя ими, отдаются этой манифестации больше, чем самой мысли.
Машины не зря называют виртуальными: они держат мысль в состоянии бесконечного напря-женного ожидания, связанного с краткосрочнос-тью исчерпывающего знания. Действие мысли не имеет определенного срока. Не представляется возможным даже ставить вопрос о мысли как та-ковой, так же, как вопрос о свободе для будущих поколений; эти вопросы проходят сквозь жизнь, словно сквозь воздушное пространство, сохраняя при этом связь со своим центром, подобно тому, как Люди Искусственного Интеллекта проходят сквозь свое умственное пространство, привязан-ные к компьютеру. Человек Виртуальный, непод-вижно сидящий перед вычислительной маши-ной, занимается любовью посредством экрана и приучается слушать лекции по телевизору. Он начинает страдать от дефектов двигательной сис-темы, несомненно связанных с мозговой деятель-ностью. Именно такой ценой приобретает он опе-рационные качества. Подобно тому, как мы можем предположить, что очки или контактные линзы в один прекрасный день станут интегрированным протезом, который поглотит взгляд, мы можем также опасаться, что искусственный интеллект и его технические подпорки станут протезом, не оставляющим места для мысли. Искусственный разум лишен способности мышления, потому что он безыскусен. Подлин-ное искусство ≈ это искусство тела, охваченно-го страстью, искусство знака в обольщении, двойственности в жестах, эллипсиса в языке, маски на лице, искусство фразы, искажающей смысл и потому называемой остротой. Эти разумные машины являются искусственными лишь в самом примитивном смысле слова, в смысле разложения, как по полочкам, операций, связанных с мыслью, сексом, знанием на самые простые элементы, с тем, чтобы потом заново их синтезировать в соответствии с моделью, воспроизводящей все возможности программы или потенциального объекта. Искусство же имеет ничего общего с воспроизводством реальности, оно сродни тому, что изменяет реальность. Искусство ≈ это власть иллюзии. А эти машины обладают лишь наивностью счета; един-ые игры, которые они могут предложить, счета и перестановки.
В этом смысле они могут названы не только виртуальными, но и добродетельными: они не поддаются даже собственному объекту, не обольщаются даже собственным знанием. Их добродетели ≈ четкость, функциональность, бесстрастность и безыскусность.
Искусственный Разум ≈ одинокая машина обреченная на безбрачие. Что всегда будет отличать деятельность человека от работы даже самой умной машины ≈ так это упоение и наслаждение, получаемое в процессе этой деятельности. Изобретение машин, способных испытывать удовольствие, к счастью, находится за пределами возможностей человека. Он придумывает всякого рода устройства содействующие его забавам, но он не в состоя-нии изобрести такие машины, которые были бы способны вкушать наслаждение. При том, что он создает машины, которые умеют работать, думать перемещаться в пространстве лучше, чем он сам, не в его силах найти информационно-техничес-кую замену удовольствия человека, удовольствия быть человеком. Для этого нужно, чтобы маши-ны обладали мышлением, присущим человеку, чтобы они сами могли изобрести человека, но этот шанс для них уже упущен, ибо человек сам изобрел их. Вот почему человек способен пре-взойти самого Себя такого, каковым он является, а машинам этого никогда не будет дано. Даже са-мые ╚умные╩ машины являют собой никак не более того, что они есть на самом деле, за исклю-чением, может быть, случаев аварии или полом-ки, смутное желание которых всегда можно вме-нить им в вину. Машины не обладают теми смешными излишествами, тем избытком жиз-ни, который у людей является источником на-слаждения или страдания, благодаря которому люди способны выйти из очерченных рамок и приблизиться к цели. Машина же, к своему не-счастью, некогда не превзойдет свою собствен-ную операцию, и, не исключено, что этим мож-но объяснить глубокую печаль компьютеров.
Все машины обречены на холостое, одинокое суще-ствование. (Весьма любопытную аномалию пред-ставляет собой, однако, недавнее вторжение компьютерных вирусов: кажется, что машины испытывают злобное удовольствие, порождая извращенные эффкеты, захватывающие, иронические перипетии. Быть может, прибегнув к этой вирусной патологии, искусственный разум пародирует сам себя и таким образом закладывает основу разновидности подлинного интеллекта?) Безбрачие машин влечет за собой безбрачие человека Телематического. Подобно тому, как он созерцает перед компьютером с процессором Word картину своего мозга и разума, Человек Телематический, находясь перед минителем, наблюдает фантасмагорические зрелища и видит картины виртуальных наслаждений. В обоих случаях, будь то разум или наслаждение он загоняет эти изображения через интерфейс в машину. При этом целью человека является не его собеседник ≈ заэкранный мир машины, подобный Зазеркалью. Самоцель ≈ сам экран как средство общения. Интерактивный экран преобразует процесс общения в равнозначный процесс коммуникации. Секрет интерфейса в том, что со-вк человека (╚Другой╩) виртуально остается неизменным, поскольку все несвойственные Появления тайком поглощает машина. Таким образом, наиболее правдоподобный цикл коммуникации ≈ это цикл минителистов, которые переходят от экрана к телефонным разговорам. Затем ≈ к встречам, но дальше-то что? Итак, мы звоним друг другу, но затем возвращаемся к минителю, этой чистой форме ком-муникации, которая, будучи одновременно и тай-ной, и явной, представляет собой эротический образ. Потому что без этой близости экрана и электронного текста филигранной работы перед нами бы открылась новая платоновская пещера, где мы увидели бы дефилирующие тени плот-ских наслаждений. Прежде мы жили в воображаемом мире зер-кала, раздвоения, театральных подмостков, в мире того, что нам не свойственно и чуждо. Сегодня мы живем в воображаемом мире экрана, интер-фейса, удвоения, смежности, сети. Все наши ма-шины ≈ экраны, внутренняя активность людей стала интерактивностью экранов. Ничто из на-писанного на экранах не предназначено для глубо-кого изучения, но только для немедленного вос-приятия, сопровождаемого незамедлительным же ограничением смысла и коротким замыканием полюсов изображения. Чтение с экрана осуществляется отнюдь не глазами. Это нащупывание пальцами, в процессе которого глаз двигается вдоль бесконечной лома-ной линии. Того же порядка и связь с собеседни-ком в процессе коммуникации, и связь со зна-нием в процессе информирования: связь осязательная и поисковая. Голос, сообщающий информацию о новостях, или тот, который мы слышим по телефону, есть голос осязаемый, функциональный, ненастоящий. Это уже не голос в собственном смысле слова, как и то, посредством его мы читаем с экрана, нельзя назвать взглядом. Изменилась вся парадигма чувствительности. Осязаемость не является более органически присущей прикосновению. Она просто означает эпидермическую близость глаза и образа, конец эсте-тического расстояния взгляда. Мы бесконечно приближаемся к поверхности экрана, наши глаза йовно растворяются в изображении. Нет больше той дистанции, которая отделяет зрителя от сцены, нет сценической условности. И то, что мы так легко попадаем в эту воображаемую кому Крана, происходит потому, что он рисует перед нами вечную пустоту, которую мы стремимся заполнить. Близость изображений, скученность изображений, осязаемая порнография изображений... Но на самом деле они находятся на расстоянии многих световых лет. Это всегда лишь телеизображения. То особое расстояние, на которое они удалены, можно определить, как непреодолимые для человеческого тела. Языковая дистанция, отделяющая от сцены или зеркала, преодолима и потому человечна. Экран же виртуален и непрео-долим. Поэтому он годится лишь для совершенро абстрактной формы общения, каковой и яв-ляется коммуникация. В пространстве коммуникаций слова, жес-ты, взгляды находятся в бесконечной близости, но никогда не соприкасаются. Поскольку ни удаленность, ни близость не проявляются телом по отношению к тому, что его окружает, и экран с изображениями, и интерактивный экран, и телематический экран ≈ все они расположены слишком близко и в то же время слишком удале-ны: они слишком близко, чтобы быть настоящи-ми, ибо не обладают драматической напряженно-стью сцены, и слишком далеко, чтобы быть вымышленными, ибо не обладают свойствами, граничащими с искусственностью. Они создают, таким образом, некое измерение, не являющееся человеческим, измерение эксцентрическое, ко-торому соответствуют деполяризация простран-ства и неразличимость очертаний тела. Нет топологии прекрасней, чем топология ленты Мебиуса, для определения этой смежнос-ти близкого и далекого, внутреннего и внешнего, объекта и субъекта на одной спирали, где пере-плетаются экран нашей вычислительной маши-ны и ментальный экран нашего собственного моз-га. Именно такова модель возвращения информации и коммуникации на круги своя в кровосмеситель-ной ротации, во внешней неразличимости субъек-та и объекта, внутреннего и внешнего, вопроса и ответа, события и образа и т. д., модель, которую можно представить только в виде петли, подоб-ной математическому знаку бесконечности. То же самое происходит и в наших отноше-ниях с ╚виртуальными╩ машинами. Человек Телематический предназначен аппарату, как и аппа-рат ему, по причине их сплетенности друг с другом, преломления одного в другом. Машина делает лишь то, чего от нее требует человек, но взамен человек выполняет то, на что запрограммирована машина. Он ≈ оператор виртуального мира, и, хотя с виду его действия состоят в приеме инфор-мации и связи, на самом деле он пытается изу-чать виртуальную среду программы подобно тому, как игрок стремится постичь виртуальный мир игры. Например, при использовании фотоаппа-рата виртуальные свойства присущи не субъекту, который отражает мир в соответствии со своим видением, а объекту, использующему виртуальную среду объектива. В таком контексте фотоаппарат становится машиной, которая искажает любое желание, стирает любой замысел и допускает про-явление лишь чистого рефлекса производства снимков. Даже взгляд исчезает, ибо он заменяет-ся объективом, который является сообщником объекта и переворачивает видение. Это помеще-ние субъекта в ╚черный ящик╩, предоставление ему права на замену собственного видения без-личным ведением аппарата поистине магическое. В зеркале сам субъект играет роль своего изоб-ражения. В объективе и, вообще, на экранах именно объект приобретает силу, наделяя ею пе-редающие и телематические технические сред-ства. Вот почему сегодня возможны любые изобра-жения. Вот почему объектом информатизации, т. е. коммуникации посредством осязательных опе-раций, сегодня может быть все, что угодно, ибо любой индивидуум может стать объектом комму-тации согласно своей генетической формуле. (Вся работа будет заключаться в том, чтобы исчерпать виртуальные возможности генетического кода; в этом ≈ один из главных аспектов искусствен-ного разума.) Более конкретно это означает, что нет боль-ше ни действия, ни события, которые не пре-ломлялись бы в техническом изображении или на экране, ни одного действия, которое не испы-тывало бы желания быть сфотографированным, заснятым на пленку, записанным на магнитофон, которое не стремилось бы слиться с этой памя-тью и приобрести внутри нее неисчерпаемую способность к воспроизводству. Нет ни одного действия, которое не стремилось бы к совершен-ству в виртуальной вечности ≈ не в той, что длится после смерти, но в вечности эфемерной, созданной ветвлениями машинной памяти. Вир-туальное принуждение состоит в принуждении к потенциальному существованию на всех экранах и внутри всех программ; оно становится маги-ческим требованием. Это ≈ помутнение разума черного ящика. Где же во всем этом свобода? Ее не суще-ствует. Нет ни выбора, ни возможности приня-тия окончательного решения. Любое решение, связанное с сетью, экраном, информацией и ком-муникацией является серийным, частичным, фрагментарным, нецелостным. Только последовательность и расположение в порядке очереднос-ти частичных решений и предметов являют со-бой путь следования как для фотографа и Чело-века Телематического, так и для нашего столь тривиального чтения с телеэкрана. Структура всех наших жестов квантована: это лишь случайное со-единение точечных решений. И гипнотическое очарование всего этого исходит от помутнения разума черного ящика, от этой неуверенности, которая кладет конец нашей свободе. Человек ли я? Машина ли я? На эти антро-пологические вопросы ответа больше нет. Это в какой-то мере является концом антропологии, тайком изъятой машинами и новейшими тех-нологиями. Неуверенность, порожденная усовер-шенствованием машинных сетей, подобно неуве-ренности в собственной половой принадлежности (Мужчина ли я? Женщина ли я? И что вытекает из различия полов?) является следствием фаль-сификации техники бессознательного и техники тела, также как неуверенность науки в отноше-нии статуса предмета есть следствие фальсифи-кации анализа в науках о микромире. Человек я или машина? В отношении тра-диционных машин никакой двусмысленности нет. Работник всегда остается в определенной мере чуждым машине и, таким образом, отверга-ется ею. И он сохраняет это свое драгоценное ка-чество ≈ быть отверженным. В то же время новые технологии, новые машины, новые изоб-ражения, интерактивные экраны вовсе меня не отчуждают. Вместе со мной они составляют це-лостную окружность.
Видео, телевидение, ком-пьютер, минитель (minitel) ≈ эти контактные линзы общения, эти прозрачные протезы ≈ со-ставляют единое целое с телом, вплоть до того, что становятся генетически его частью, как кардиостимулятор или знаменитая ╚папула╩ П.К. Дика ≈ маленький рекламный имплантант, пересаженный в тело с рождения и служащий сигналом биологической тревоги. Все наши контакты с сетями и экранами, вольные или неволь-ные, являются отношениями того же порядка: отношения порабощенной (но не отчужденной) структуры, отношения в пределах целостной окруж-ности. Трудно сказать, идет ли здесь речь о человеке или о машине. Можно предположить, что фантастический успех искусственного разума вызван тем, что этот разум освобождает нас от разума природного; гипертрофируя операционный процесс мышления, искусственный разум освобождает нас от двусмыс-ленности мысли и от неразрешимой загадки ее отношений с миром. Не связан ли успех всех этих технологий с функцией заклинания злых духов и устранения извечной проблемы свобо-ды? Какое облегчение! С виртуальными машина-ми проблем более не существует. Вы уже не яв-ляетесь ни субъектом, ни объектом, . ни свободным, ни отчужденным, ни тем, ни дру-гим: вы все тот же, пребывающий в состоянии восхищения от коммутаций. Свершился пере |даз ада иного к экстазу одного и того же, из Силища изменений в искусственный рай етва. Некоторые скажут, что это еще худшее рабство Человек Телематический не может быть , ибо не имеет собственной воли. Нет боль-торжения человека человеком, есть- только стаз человека с машиной.