Сергей Шустов shustov@dront.ru:
Предисловие -
Тайны -
Птицы -
Студенты -
Лисички -
Дачники -
Праздники -
Эксперименты -
Насекомые -
Пчелы -
Походы -
Камни -
Куколки -
Ласточки -
Самолеты -
Медведки -
Подарки -
Телята -
Дожди -
Дубы -
Звезды -
Звуки -
Дороги -
Деревья -
Радости -
Листья -
Ручьи -
Кошки -
Заборы -
Друзья -
Собаки -
Американцы -
Бани -
Аборигены -
Туманы -
Рыбы
Существует поверье, что во время теплого дождя речные раковины растворяют свои створки для того, чтобы уловить летящие к земле капли. У тех, которым это удалось, между створок образуются жемчужины.
Не всякий дождь подходит под эту цель. Лучше всего такой фокус получается, когда идет дождь "царевна плачет" - с солнцем и тишиной, без ветра, а капли летят строго отвесно.
Есть также специальный "кукушкин" дождь - когда кукушки в окрестных рощах "полощут" свои кукованья в небесной влаге. После таких процедур голоса их делаются особо гулкими и объемными, так что иную кукушку слышно за десять верст. Тогда становится легко подсчитывать оставшиеся года жизни, тем более, что и птицы после такого специального дождя расщедриваются и "удержу не знают".
В грозу речные раковины (а их зовут перловицы) отползают на глубину. После того, как гроза отгремела, можно заглянуть на дно реки или озера и увидеть борозды, оставленные на песке поспешно ретирующимися от ненастья моллюсками.
В городе я как-то и не подозревал, что все грозы бывают очень уж сильно разные! Ну молнии, ну гром, ну иногда град, ну ливень как из ведра... Стандартный набор атрибутов типичной летней грозы. Глянешь из окна: соседнюю десятиэтажку не видно, ветер хлещет тополями, машины ревут своими сработавшими на удар грома "сигнализациями"... Все типично раз от разу...
Оказалось, что грозы - это явление чрезвычайно сложное как в плане формы, так и содержания. В деревне, особенно с нашего косогора, с которого видать аж на пятнадцать километров окрестные леса и озера, грозы предстают во всей своей первобытной звериной красе. И никакие соседние десятиэтажки не заслоняют величественных и порой жутких картин.
Гроза на озере отличается от грозы в лесу. Озерная гроза видна вся, во всем своем размахе; и если ты находишься посреди водных пространств на лодке, то небывалых по остроте ощущений с бурлящим в крови адреналином тебе не избежать. Особенно впечатляет шум падающей воды, стеной идущей на тебя по поверхности озера. Этот фронт даже можно разглядеть - и в такой ситуации остается лишь замереть в тревожно-скрюченном ожидании на лодочной скамье, покуда не накроет шумящей отвесной волной. Когда же упадут сумерки, то долго еще будет полыхать зарницами небо далеко за лесами и озерами, отражая эти вспышки черной водой и указуя, в какую сторону "завалилась" гроза.
В лесу грозы видны наблюдателю только той частью, которая сумеет уместиться в просвет древесных крон прямо над головой. Соответственно, в лесу гроза может застать врасплох, если только гром не предупредит о ее приближении. Зато уж потом, когда разверзнутся хляби небесные, жутко станет наблюдателю и в лесу: уж очень опасно кренятся сосны, бросая вниз мертвые ветви, а иная ель так прямо и упадет со страшным грохотом, образуя при комле так называемый "выворотень". Выворотень - он и в хорошую-то погоду может напугать - очень сильно похож на вставшего на дыбы медведя, либо на иное какое болотное чудище.
Гроза, заставшая вас в овраге, грохочет и гудит особенно истово, поскольку овраг усиливает ее звучание. Уже после, когда все утихомирится в погоде и разъяснит, в дело вступают дрозды. Они знают, что самые звонкие рулады получаются, если петь с верхушек древних елей на склонах. Одна половина песни катится по дну ложбины вместе с дождевыми бурными ручьями, и может далеко укатиться! Другая половина песни слышна поверх оврага, на полянах, где над орешником клубятся клочья дождевой взвеси, и дымится поверженная молнией самая высокая ель.
А еще есть известный "окатный" дождь. Баба Катя говорит, что он самый полезный всему живому, так как "в нем все в меру; и воды, и роздыху". Окатным его зовут за то, что он "окатывает" как в душе, равномерно и не шибко сильными струями. После окатных дождей подберезовики на Пестовских полянах "прут, как оглашенные".
Самый мелкий дождь - это ситничек. От "царевна плачет" он отличается размером капель, а весь остальной набор атрибутов тот же: тишина, солнце сквозь облака и щебет жаворонков. Правда, местный знаток баба Катя утверждает, что после августа частыми гостями здесь бывают еще более мелкие дождички - "бусы". Такой "бус" вообще как бы неощутим органами чувств: и лицом его "не чуешь", и глаза не видят; только если выставить ладонь и долго ее держать обращенной к небу... "Бус" висит в воздухе, не смея упасть на пожухлые травы. Тут уж пора наступает для опят. Бывало, сунешься на просеку, а там осиновых пней даже и не приметно - все опятами поросли, словно "кто их кучами там насыпал". Опенок от такого "буса" становится весь упругий, ядреный и скользкий, и его сразу, "без мытья и катанья" можно заваливать в кадушки "для малирования". "Уж и как люблю малированных опят зимой, - задушевно поет баба Катя. "Достанешь с подполу, разложишь на блюдечке к картошке, а они сами лесным дожжыком пахнут!".
...
Паучок на тонкой паутинке спустился к лицу и маячит перед глазами. Пробую подставить ладонь ему - и спугнутый паучок, сжавшись, падает вниз, в траву, выбросив нить. По этой нити, если осторожно поддерживать ее и не рвать, отыскиваю лихого канатоходца в траве. Паутинка, запутавшись в моих волосах, соединила меня с крохотным восьминогим охотником. Паучок не видит меня, он видит лишь мои движения в виде мозаичной картинки. Так устроены его четыре глаза.
Зато мне, сидящему на пне, видно многое. Только что закончилась теплая июльская гроза. Гром ушел за дальний лес, за Сережу и там глухо переговаривается с паникующим осинником. Теперь там, далеко за рекой, встрепенется лес, прокричит в последний раз певчий дрозд, все еще надеясь испугать грозу, и крупные капли минорным аккордом ударят по клавишам лип. Уже не здесь, а там, для темных речных омутов, для дубов, склонившихся над бездонной их глубиной, зазвучит токката июльского дождя с грозным тремоло грома и металлическим звоном молний.
А здесь, передо мною, капля ушедшей грозы бежит по изогнутому дугой прутику жимолости и неожиданно срывается в лужу на песчаной лесной дороге. Голосок теньковки - "тинь-тень-тень-тинь" - продолжение дождя, словно птаха, перепархивая по мокрым елочкам, роняет и роняет сверкающие дождевые слезы. Вот выпорхнула она на поляну, покачнув еловый козырек, огляделась, и с блаженным щебетанием плюхнулась в лужицу. Миг - и сидит уже она вновь на еловом пальце, топорщит перышки и звенит своей водяной песней.
Дождь - это допинг леса. Он возбуждает его, прочищает лесу горло и легкие. Токката дождя - это всего лишь увертюра к полифонической опере дубравы. Дождь - это стимул. Последний фейерверк молний - это первый взмах дирижерской палочки, после которого надлежит вступать певчему дрозду. Партия зяблика, отнесенная на три такта вперед, каноном исполняется сразу несколькими певцами. После дождя выговор зяблика чище, а росчерк, венчающий музыкальную фразу, ликующ и величав. Окончание дождя с последним выдохом грома - это начало нового вдоха леса, глубокого и спокойного. Или прерванного на полуслове.
Еще дрожит поверхность луж на лесных просеках, а бархатные тополевые ленточники уже порхают над ними, в винтовом парном танце достигая вершин елей. Из трав поднимаются прибитые грозой тучи комаров, надсадным пронзительным крещендо возвещая о своем существовании. Если утром мне казалось, что голоса сотен птиц слились в едином порыве, то после полуденной грозы звук стал намного сочнее, ярче, словно новые подкрепления певунов прибыли в лес. Дождь - это влажная уборка леса. Гроза - генеральная. Это проверка музыкальных способностей дубравы: ливень проверяет архитектонику, гром - акустику и тембр звучания. Промыты устьица листьев и хвоинок, снята пыль со стволов, словно заботливый музыкант протер и настроил свои инструменты в оркестре: и органы сосен, и виолончели осин, и арфу ветра.
Каждый дождь - это перелистывание исписанной страницы в жизни леса. И начало новой. С заглавной буквы. С красной строки.
Вот здесь по мягкой песчаной тропе пробежал заяц, оставив вмятины коготков. Это первая запись после нашего дождя. Ее перечеркивает автограф белки, стремительно пересекающей просеку и взлетающей на привычную сосенку. У ручья заячья запись тщательно вымарывается семейством кабанов. На песке, вымытом ливнями, уже успели поставить "галочки" вездесущие кулики-перевозчики. А здесь легко протанцевала по дорожке трясогузка... Дождь даже может реставрировать старые следы! Июльский зной, иссушающий тропу, действует как строгий цензор: минимум записей!
...Паучок, подобрав паутинку, снова висит у меня перед глазами. Его собратья сидят сейчас в мириадах сверкающих алмазами ловчих сетей. Влага сделала сети непригодными для ловли, по крайней мере, до тех пор, пока солнце не высушит росу. Зато есть чему радоваться глазам! Сверкающей просекой я иду домой, оставляя рифленую строчку поверх звериной, а далекая кукушка гулким после ливня голосом, как двухтактный метроном, отсчитывает мои шаги.
Content - Sergey B. Shustov - shustov@dront.ru
CGI-Web-design - Evgeny D. Patarakin - pat@osi.nnov.ru